thoughtfulКогда я в 1990 году, окончив 91-ую школу, неожиданно для всех поступила в Историко-Архивный институт на факультет информатики, меня все начали пугать, что, мол, в институте уже не будет такой дружественной и теплой атмосферы, как у нас в математической школе. Народу, мол, много, и каждый сам по себе… К счастью, люди эти ошиблись – обстановка у нас в институте была вполне дружественная, а уж когда появилось сперва отделение, потом факультет Лингвистики, то стало совсем замечательно. Народ на Лингвистике был яркий и творческий, все много общались, не создавая особых преград между преподавателями и студентами; пили все вместе чай на кафедре, совместно создавали стен. газету «Печку», читали стихи, рисовали… Но это – потом, а сперва мы год учились на Информатике.
А прежде всего, в сентябре перед началом учебы, нас всех отправили в колхоз на «картошку». Мой ученый папа, пока я была маленькая, неоднократно ездил от своего института в колхоз, так что я была наслышана о подобных мероприятиях.
На «картошку» поехали не все первокурсники – человек 15 к тому времени успели побывать в археологической экспедиции под Псковом, и их от «картошки» освободили. Кто-то срочно заболел, кто-то принес справочку, но большинство поехали. Тем более, что начальство грозилось не допустить к учебе тех, кто «картошку» прогуляет без уважительной причины.
Нас привезли в заброшенный пионерский лагерь, километрах в 6-7 от станции Турист, и поселили в стареньком трехэтажном корпусе, по 3-4 человека в комнате, туалет и умывальник на этаже, душа нет, вода в кране только холодная, кровати пружинные – красота! Мальчики на 2 этаже, девочки – на третьем, человек 50-60 первокурсников с информатики. Начальника «картошки» звали, как сейчас помню, Томаз Автандилович. Наши остряки немедленно окрестили его КАМАЗ Автозилович. Хороший был дядька, в меру строгий, и вполне толковый, и даже трезвый.
Столовая – в соседнем здании, на втором этаже. Кормили мало и на редкость невкусно. А я не умею есть столовскую еду. Я лучше буду голодная ходить. Соответственно, я питалась запасами, привезенными из дома, и пила чай в комнате (вообще-то, не полагалось пользоваться кипятильниками, но у меня был, и мы его прятали от начальства).
Каждое утро за нами приезжал грузовик, мы надевали выданные нам ватные телогрейки, брали лопаты, и ехали на поле. Там нас делили на несколько бригад. Одна бригада ходила по полю за трактором, собирая выкопанную им картошку, другая бригада отправлялась на ток грузить мешки с зерном, сгребать сено и тд, а девчонок ставили на сортировку.
Выглядит это так. Сентябрь. Пасмурно. Иногда моросит дождик. Под каким-то хилым навесом стоят в телогрейках замерзшие девочки 16-17 лет, и закоченевшими скрюченными пальцами перебирают грязную картошку. Картошку привозит трактор, мы ее вываливаем из мешка на ленту транспортера, и сами стоим вдоль этой ленты. Нужно успеть очистить картошку от грязи, и рассортировать картошку на три вида: мелкую в одно ведро, резаную – в другое, а крупную и хорошую почистить – и пусть ползет. Сортировка тарахтит громко, так что все работают молча – перекрикивать это тарахтение на морозе никому не охота. Так мы работаем часа 4, потом нас везут обедать, а после обеда – опять на работу. Вечером все развлекаются как умеют – парни ходили за 4 км в поселок за пивом, у нас в комнате пили чай и играли на гитаре.
А ночью закрываешь глаза – и перед глазами снова начинает ползти серая лента транспортера, и на нем картошка, картошка, картошка…
Напоминаю: мобильных телефонов тогда не было. Совсем. Ни у кого. Связи с городом – никакой. То есть, этот самый отдельно стоящий посреди леса пионерлагерь, до станции 7 км, и никаких тебе автобусов – только пешком. До деревни 4 км по глинистому проселку. Ощущение замкнутости и ограниченности мира, оторванности от жизни – полнейшее. Есть – какое попало жилье, фиговое питание, скучная и нудная работа – и 60 человек студентов, совершенно до того незнакомых. Разумеется, народ вовсю принялся общаться, знакомиться. Кто мог, отпрашивался на 1-2 дня в Москву, иногда к кому-то приезжали родители. Мои родители по мне особо не скучали, и в гости ко мне не ездили.
Зато ко мне приезжали друзья. Много. Разные. Хорошие. В основном – из 91 школы и с физфака. Приезжал Сашка Козицын и Андрюшка Смыслов, и Шурик Леонтьев. Привозили новости, гостинцы, запас хорошего настроения и бодрости.
Потом мне удалось отпроситься в среду, и я пришла на обычные посиделки на физфаке. Сидели на партах в 525, пели песенки, пили чай с плюшками, трепались.
Через неделю я повторила подвиг – и снова так удачно отпросилась, что смогла появиться в среду на физфаке. Народ при виде меня развеселился: «Это называется – Женечка уехала на «картошку»!
Я объяснила, что теперь меня вряд ли еще раз отпустят – и стала всех приглашать на выходные приехать к нам в Турист. Сейчас это кажется мне удивительным, но народ таки собрался, и человек 10 с палатками приехали в Турист, нашли наш пионерлагерь, развели костер в лесочке за воротами, поставили палатки… После работы мы смылись из корпуса и отправились с подружкой – тоже Женькой – туда, к костру, петь песни. Очень уютно посидели, пообщались.
Утром наши уехали в город, а мы поехали на свою тарахтящую сортировку. Холодно. Одиноко. Тоскливо. Дождик моросит. И настроение под стать.
Вечером после работы мы все явились в столовую. Я, как обычно, взяла свою порцию, но есть не стала, а отдала кому-то из вечно-голодных высоких парней. А сама поскакала вниз. На верхней ступеньке первого пролета я слегка зашибла ногу, и по площадке запрыгала на одной ноге – чтоб ушибленная отошла. Попрыгала – и не заметила, где край площадки. И весь следующий пролет скатилась. Приземлилась не слишком удачно – нога сразу так заболела, что аж искры из глаз. Но все ведь в столовой, не дозовешься. Да и ком в горле от боли, и не крикнешь даже. Посидела. Стиснув зубы, встала. И сама доползла до соседнего корпуса, и даже сама вскарабкалась на 3 этаж. Засунуло ногу под кран с ледяной водой. Нога стремительно опухала.
К тому времени, как девчонки пришли из столовой, я уже совершенно не могла наступать на ногу, и даже на другой ноге прыгала с трудом.
Девчонки ахнули, позвали Томаза. А я как раз к нему уже подкатывалась накануне – мол, не отпустит ли он меня снова в среду в город. Он не разрешил. А тут он глянул на мою ногу, и мрачно сказал: «Вот теперь можешь ехать!» Легко сказать! На одной ноге я и по комнате с трудом скакала, а уж с рюкзаком по грунтовке 7 км до станции – немыслимо.
Потом Томаз озаботился всерьез. Пошел искать водителя грузовика, который нас на работу возил. А водитель успел так напиться, что на ногах уже не стоит. «Вы что! – говорит, - я за руль в таком виде не сяду!»
Томаз его увел умываться, напоил кофеем, - водитель малость протрезвел. И мы поехали – искать больницу или вызывать к нам доктора. Водитель был не вполне трезв, горланил песни, и с трудом удерживал грузовик на дороге. Страшно было ехать – очень!
Приехали в поселок – а там телефон не работает. И фельдшера три дня не будет.
Едем дальше. Там то ли дом отдыха, то ли еще что-то такое. В общем, нашел Томаз телефон, дозвонился до врачей – они говорят, чтоб мы возвращались к себе на базу и там их ждали. И мы тем же способом, вихляя по дороге, поехали обратно. Часа через полтора приехала «Скороая», и доктор мою ногу долго щупал. Сказал, что перелома нет, а есть сильнейшее растяжение и ушиб, и требуется покой – недельки на 3-4. Ура! На этом доктор написал мне справочку и уехал. А Томаз сказал, что могу сматываться в Москву – если придумаю, как это сделать.
Я стала думать. На беду, в город на следующий день отпустили только одного парнишку, и не самого толкового. Ну что ж, написала ему на бумажке телефон моих родителей и телефон Сашки Козицына, попросила объяснить ситуацию и чтоб кто-нибудь приехал меня забирать.
Вечером мальчик вернулся, сказал, что он дозвонился и передал. Как потом выяснилось, он позвонил мне домой, и спросил моего брата, нет ли у него подружки Жени. А то она на «картошке» ногу сломала, и надо ее увезти. И положил трубку.
С Сашкой, видимо, он говорил так же точно.
В итоге рано с утра примчался Сашка, помог мне собрать рюкзак, соорудил мне из какой-то коряги нечто вроде костыля, чтоб я могла хоть как-то ходить – и мы стали спускаться. Тут во двор въехала легковушка – это приехал мой папа со своим сослуживцем – и мы все на машине торжественно отбыли в город.
Вот так я весело ездила на «картошку»